Тепло наших тел - Страница 16

Ночью я засыпаю на полу выхода номер 12. Наш новый сон, конечно, совсем другой. Наши тела не "устают", и мы не "отдыхаем". Но иногда дни или даже недели неумолимого бодрствования прерываются — разум не выдерживает, — и мы падаем в изнеможении. Позволяем себе умереть, отключиться, и часами, днями, неделями ни о чем не думать. Столько, сколько нужно, чтобы восстановить электроны, составляющие ид, чтобы побыть собой еще немножко. В нашем новом сне нет ни капли мира и покоя, он лишний, страшный — искусственное, железное легкое для задыхающихся скорлупок наших душ. Но сегодня все иначе. Мне снится сон.

Смутные, недопроявленные, выцветшие, как столетние кинопленки, в глубине сна мелькают кадры из моей прошлой жизни. Призрачные фигуры входят через оплывающие двери в темные комнаты. В голове, как пьяные великаны, столпились голоса — гулкие и невнятные. Я занимаюсь непонятно каким спортом, я смотрю бессвязные фильмы, я что-то говорю и над чем-то смеюсь. Среди туманных картинок моей незнакомой жизни мелькают проблески какого-то хобби, какой-то страсти, давно принесенной в жертву на непросыхающий от крови алтарь прагматизма. Гитара? Танцы? Горный велосипед? Что бы это ни было, память задыхается в густом тумане, я не могу разобрать. Все остается во тьме. Пустое. Безымянное.

Мне вдруг хочется знать, как я стал таким, какой есть. Эта спотыкающаяся неловкая развалина… осталось ли во мне хоть что-то из прошлой жизни, или я восстал из могилы чистым листом? Что я унаследовал, а что — мое, личное? Вопросы, когда-то праздные, внезапно заслонили собой все. Неужели я навсегда прикован к тому, чего никогда не вернуть? Или я свободен выбирать?

Просыпаюсь и смотрю в потолок высоко наверху. И без того выхолощенные воспоминания испаряются окончательно. Все еще ночь. Совсем рядом, за дверью ближайшего служебного помещения, моя жена занимается сексом со своим любовником. Я стараюсь не обращать на них внимания. Сегодня я уже однажды их застал. Случайно. Дверь была открыта, и я вошел. Голые, они неловко хлопали друг о друга телами, стонали и трогали себя за серую кожу. Он был обмякший, она — сухая. Они озадаченно пялились друг на друга, как будто не собственная воля, а какая-то неведомая сила превратила их в это сплетение рук и ног. Они дергались, как марионетки из мяса, а глаза их как будто говорили: "Кто ты и какого черта тут делаешь?"

Когда они заметили меня на пороге, то не остановились и даже не среагировали. Просто посмотрели и продолжали трудиться. Я кивнул, вернулся к выходу номер 12, и это была последняя капля, подкосившая мои колени. Я упал на пол и уснул.

Не знаю, почему я уже проснулся, когда прошло всего несколько часов. Мысли все еще давят, но вряд ли я теперь смогу уснуть. Мой разум не спит, терзается от странного гула и звона в ушах. Хватаюсь в за единственное, что может мне помочь, — достаю из кармана последний кусочек мозга.

Когда жизненная энергия мозга угасает, первым исчезает ненужный сор. Цитаты из фильмов, заставки радиопередач, газетные сплетни и политические слоганы — все они тают, и остается лишь самое важное, самое яркое. Когда мозг умирает, заключенная в нем жизнь очищается. Стареет, как хорошее вино.

Комок в моей руке уже чуть-чуть съежился и посерел. Почти испортился. Если повезет, то я смогу выжать из него еще несколько незабываемых минут жизни. Закрываю глаза, кладу комочек в рот и думаю: не бросай меня, Перри. Еще чуть-чуть. Еще немножко. Прошу тебя.

Я вырываюсь из темного, тесного туннеля во вспышку света и шума. Меня окружает воздух — сухой и холодный. С моей кожи вытирают последние воспоминания о доме. Острая боль — что-то отрезали — меня вдруг стало меньше. Я — это всего лишь я, крошечный, жалкий и чудовищно одинокий. Наконец меня поднимают на головокружительную высоту, переносят через бескрайние пространства и отдают Ей. Она, такая огромная и мягкая, что изнутри я не мог и вообразить, окружает меня собой, и я заставляю себя открыть глаза. Я вижу Ее. Она необъятна, Она — космос. Она — это весь мир. Мир улыбается мне и говорит голосом Бога — безбрежным, исполненным смысла, звучащим в моем белоснежно чистом мозгу как полная белиберда.

Она говорит…

Я в темной, тесной комнате, собираю медикаменты в коробки. Со мной небольшая команда гражданских, каждого из которых лично выбрал полковник Россо. Каждого, кроме одной, которая выбрала сама себя. Которая посмотрела мне в глаза и испугалась. Которая хочет меня спасти.

— Ты слышал? — спрашивает Джули, нервно озираясь.

— Нет, — резко отвечаю я и продолжаю работу.

— А я слышала, — говорит Нора, отбрасывая кудри со лба. — Перри, может, нам…

— Все в порядке. Мы все разведали, тут чисто. Пошевеливайтесь.

Они непрестанно следят за мной, как больничные ординаторы, чуть что готовые вмешаться. Я не стану подвергать их опасности, но это ничего не меняет. Со мной все решено. Когда-нибудь, когда я останусь один — тогда. Я найду способ. Они не сдаются, но красота их любви только загоняет меня еще глубже на дно. Почему они не понимают, что уже поздно?

Шум. Теперь и я слышу. Шарканье ног по лестнице, хор стонов. Неужели у Джули настолько острее слух? Или я просто перестал слушать? Хватаюсь за дробовик, оборачиваюсь…

Нет! — кричу вдруг я. — Только не это. Я не хочу на это смотреть.

Неожиданно все замирает. Перри смотрит на меня — на голос с небес.

— Ничего, что это мои воспоминания? Ты тут Гость. Не хочешь смотреть — сплюнь.

Вот что такое шок. Воспоминание не по сценарию. Как можно разговаривать с разумом, который переваривается в моем желудке? Не знаю, что здесь принадлежит Перри, а что мне, но меня уже понесло.